|
 Мы вечно то, чем нам быть в свете суждено.
Гони природу в дверь: она влетит в окно!
(Лафонтен)
Николай Михайлович Карамзин — крупнейший русский литератор эпохи сентиментализма (фр. sentiment — чувство). Произведения данного художественного направления, в отличие от классицизма, провозглашают основой человеческой природы не разум, а чувство. Хорошей школой изящной словесности Карамзина, пожалуй, послужило его участие в издании первого в России еженедельного журнала для детей «Детское чтение для сердца и разума» (1785–1789), выходящего в качестве бесплатного приложения к газете «Московские ведомости», в тесном сотрудничестве с такими литераторами, как Н.И. Новиков, А.М. Кутузов, А.А. Петров.
«Бедная Лиза» — шедевр русской сентиментальной прозы. Издательская и литературная деятельность постепенно и с нарастанием вызывали у Н.М. Карамзина интерес к истории, прежде всего, к русской истории. Наглядный пример нам демонстрирует вступление автора в повести «Наталья, боярская дочь» (1792): «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали? По крайней мере, я люблю сии времена; люблю на быстрых крыльях воображения летать в их отдаленную мрачность, под сению давно истлевших вязов искать брадатых моих предков, беседовать с ними о приключениях древности, о характере длавного народа русского…».
Слог Николая Михайловича красноречив, и совершенно понятной становится его популярность. Воображение Карамзина, несомненно, богатое. В предисловии к повести «Марфа-посадница, или покорение Новагорода» (1802) автор пишет: «В наших летописях мало подробностей сего великого происшествия [речь идет о покорении Новгорода Великого. — М. К.], но случай доставил мне в руки старинный манускрипт, который сообщаю здесь любителям истории и сказок, исправив только слог его, темный и невразумительный. Думаю, что это писано одним из знатных новогородцев, переселенных великим князем Иоанном Васильевичем в другие города». То есть Н.М. Карамзин «темный и невразумительный» слог исправил на свой, изящный. Отсюда мы читаем речь Марфы-посадницы: «Не мы, о россияне несчастные, но всегда любезные нам братья! не мы, но вы нас оставили, когда пали на колена пред гордым ханом и требовали цепей для спасения поносной жизни, когда свирепый Батый, видя свободу единого Новаграда, как яростный лев, устремился растерзать его смелых граждан, когда отцы наши, готовясь к славной битве, острили мечи на стенах своих — без робости: ибо знали, что умрут, а не будут рабами!.. Напрасно с высоты башен взор их искал вдали дружественных легионов русских, в надежде, что вы захотите в последний раз и в последней ограде русской вольности еще сразиться с неверными! Одни робкие толпы беглецов являлись на путях Новаграда; не стук оружия, а вопль малодушного отчаяния был вестником их приближения; они требовали не стрел и мечей, а хлеба и крова!..».
Сильно сказано! Могла ли Марфа Борецкая употребить слово «россияне»? По нашему разумению, нет! Мы читаем якобы текст «старинного манускрипта», а на самом деле мы читаем Н.М. Карамзина. Вот такой нам и представляется «История государства Российского». Научно она устарела еще в том же XIX в., но как высокохудожественное литературное произведение остается и по наши дни, благодаря несомненному таланту ее автора, умеющему писать текст и владеющему искусством драматургии. Надо быть человеком того времени, чтобы оценить роль «Истории» Карамзина. Ее заслуга состоит хотя бы в том, что она не просто привлекла внимание общества к истории Отечества, но и увлекла умы многих, породив целую плеяду выдающихся историков.
Михаил Кобылинский, главный редактор
|
